|
Осенняя пора Сумасшедшего Гуся – человека ветра и потока, – а также диалоги с Богом и Великими Саши Блажена
Часть первая
Кораблик мой бумажный,
по прихоти игры,
Везёт мои игрушки –
мечты былой поры.
Когда он к вам причалит
в предутренней тиши,
Его себе возьмите –
послание души.
Накануне
– Вот и всё, – выдохнул называющий себя Сумасшедшим Гусём, скидывая огромный заплечный мешок с разноцветными туманами былого, с его миражами и химерами.
– Свои вериги – долой, чужие – ярмо да кандалы… Долой!
Освобождённое тело и что-то внутри, более важное, нежели плоть, наслаждались вновь обретённой свободой и лёгкостью движений.
– Вначале и я сотворю свои небо и землю, и увижу свет – да будет он тоже хорош. Не есть ли я образ и подобие?..
В звенящей тишине был слышен лишь едва уловимый звук речного слива… Слепила бликами, резвилась зеркальным карпом горная речушка, то появляясь, то таясь средь валунов.
Сосна укрыла пышной кроной остов дома средь поляны. А вокруг лес – всё выше и выше.
– «Я понял сердцем того, кто здесь жил до меня», – вспомнил Сумасшедший Гусь когда-то прочитанные строки. В осколках окон фиолетово отражались лучи заката. Уцелевшие балки террасы были увиты каким-то неизвестным ему растением. Его алеющие, с прозеленью, листья в это время года можно было принять за сползшую с крыши замшелую черепицу.
– Князь, мне рассказывали Вашу удивительную историю жизни. Знаю я и причины, в силу которых Вы поселились в этой горной роскоши. Где-то сейчас Ваша душа?.. Есть ли и здесь её частичка?.. Или душа неделима?..
…Так встали звёзды, Светлейшие?.. Ибо почти одновременно поселились двое в уединении с природой. Вы, князь, здесь; а король Италии Виктор-Эммануил в альпийской хижине на Гранд-Парадизо. А мне близки все, чувствующие, что природа – «не бездушный лик». В ней есть душа…
И Ваши, Учитель Гёте, непревзойдённые слова проросли в памяти: «Природа! Окруженные и охваченные ею, мы не можем ни выйти из нее, ни глубже в нее проникнуть. Непрошенная, нежданная, захватывает она нас в вихрь своей пляски, и несется с нами, пока, утомленные, мы не выпадем из рук ее».
Солнце быстро погружалось за опушённые разноцветным лесом неровные гребни гор. А у Сумасшедшего Гуся всходило своё маленькое, тёплое солнце.
– Ай да картина!.. Гармония одухотворённого движения, а это и есть гениальность. Его суть. Хвала Творцу!..
То, о чём мечтали Вы, Райнер Мария, возможно, сбудется наконец у меня:
Ах, если б домик мне с цветами
и насмерть раненный закат
за лиловатыми сучками,
когда усталыми смычками
кузнечики едва звенят.
Зеленоплюшевая крыша
замшелой шапкою на нём.
Окошками неслышно пыша,
в дреме прощается всё тише
избушка с догоревшим днём.
– Мастер, здесь я тоже буду «слушать беззвучие», слушать и наслаждаться тем, чего нам не давали в жизни, – тишиной… Вот только я пока не знаю, каков будет мой вечный дом… Но я тоже хочу видеть, как и ты, венецианское окно и вьющийся виноград, что подымается к самой крыше.
–Мой большой переход уже завершён. Две трети пути пройдены.
– И мне как и всем когда-то придётся задать себе тот же вопрос, какой задал себе однажды Отшельник с гор… «Но вот лунный диск земной жизни клонится к закату и близок уже к гребню «предконечных гор». И когда я предстану вдруг перед скорбью «трёх путей», о чём придётся мне жалеть?»
– Надеюсь, не об этой, оставшейся трети.
Хотелось есть. Сумасшедший Гусь достал из мешка котелки, удобные для тех, кто странствует; чай в жестянке, сыр, буханку ржаного. Любовно выбрал на поляне место для костра. Он знал, что с этим местом его ещё долгое время будет связывать очень многое.
Затрещал, постреливая, скорый костерок. Подавив в себе суетное желание, вызванное усталостью и голодом, – приготовить чай по-простому, в кружке, – Сумасшедший Гусь осторожно извлёк на свет старинный китайский фарфоровый заварной чайник.
Вода в речушке оказалась вполне пригодной – чай получился очень пахучим, цвета калёного янтаря. Поужинал он с наслаждением, съев поджаренную толстую горбушку с двумя ломтями чуть пахнувшего чесноком овечьего сыра. Полного насыщения он не ощутил, но острое чувство голода отступило.
Очень быстро темнело, и всё ярче алели угли. Он глядел на них невидящим взором и прихлёбывал свой душистый напиток.
Кому приходилось одиноко сиживать в сумерках или ночью перед костром, тому наверняка знакома завораживающая сила игры огня. Глаза открыты, расширенные зрачки неподвижны. Взгляд обращён внутрь: на что-то, чего нельзя увидеть. И если заглянуть в такие глаза, то не увидишь в них ничего житейского, только страстное усилие… и невыразимую печаль. Отчего эта печаль? Почему она приходит, когда смотришь на маленькое яркое пятнышко среди окружающей тьмы?.. Не оттого ли, что огонь усиливает ощущение мрака, нас окружающего?.. Вопросы, вопросы…
Почти бессвязно, так, как творят молитву – не для посторонних, – Сумасшедший Гусь прошептал:
– А иногда… как будто молнией всё озарит! И кажется, что понял, знаю... зачем я здесь. Ещё чуть-чуть… но слишком короток той вспышки миг. И снова пелена…
С трудом отведя взгляд от костра, он посмотрел на свою спутницу.
– Вы, ваша светлость, очень уж привередливы. Скоро и этот хлеб – так же, как сейчас сыр, – вам покажется лакомым кусочком,– сказал Сумасшедший Гусь, убирая несъеденный хлеб.
– И не смотрите на меня такими молящими глазами… не в этом счастье… и даже собачье… Надо укладываться – того и гляди, свалится на нас чёрная ночь.
Расчистив место под сохранившейся черепицей, Сумасшедший Гусь настелил свежей травы. На сегодня оставалось только одно.
– «Всех лекарств – вода старее»… Слышу, слышу твой напев, Калевала… Пойдём к древней целительнице.
Вода была очень холодной. Но липкая и тягучая усталость почти исчезла. Вымытая с душистым мылом кожа постепенно согревалась под тонкой ворсистой шерстью вязаного свитера. В спальном мешке на мягкой травяной подстилке стало совсем уютно и покойно. В ногах устроилась его спутница.
Мигали звёзды так невинно,
к вечерне звон был так далёк!
Уже ложилась спать долина,
а в снежных зарослях жасмина
скитался робкий мотылёк
– будто колыбельную, нашёптывал сам себе Сумасшедший Гусь.
-Моим скитаниям конец? Или это только передышка?
Над головой светили звёзды.
Сотворение своего Мира
В начале… Земля… была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух… носился…
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
День первый
Крепкий сон сменился дрёмой. Сумасшедший Гусь почувствовал, как вкрадчивый холодок разрушает это приятное состояние, где жизнь протекает на грани яви и сна, и окончательно проснулся.
Над головой ещё светили звёзды.
«День первый», – непроизнесённые слова весенним ветром пронеслись в голове и отозвались в сердце.
– Вей вольно, ветерок, – пожелал сам себе Сумасшедший Гусь.
Предрассветный вид его поляны наполнил душу радостью, но целиком отдаться этому чувству Сумасшедший Гусь не смог – мешала утренняя прохлада.
– Вот так почти всегда,– вздохнул он.
Сладко, в голос зевнул. Грудь наполнил пряный, настоявшийся за осеннюю ночь воздух.
Начал нехотя. Мышцы просыпались, становились упругими. Тело всё более разогревалось. Из сознания невольно вытеснялось что-то тёмное. В какой-то момент даже появилось ощущение молодости: крепкое, лёгкое тело всё может!
Избыток тепла выступил капельками на лбу. Скинув всю одежду и встав на два выступающих из речки валуна, Сумасшедший Гусь пригоршней плеснул на себя. «Ух!» – исторгло изнутри. Ещё раз десять ухнув филином, он крепко растёрся полотенцем. Кожа загорелась. Ощущение радости усилилось. Из-за гор показался край красного диска.
– А, светозарное, входи, – милостиво разрешил Сумасшедший Гусь. Вот и у меня отделился свет от тьмы.
– Ну-с, теперь ваша очередь! – обратился он к своей шоколадно-рыжей спутнице. – Побегайте-ка по росным травам, и ваша шёрстка будет чистый шёлк, мышцы станут сильными, а сердце неутомимым… Чего и себе желаю, – напутствовал он собаку, посылая её за брошенной палкой. И в траве замелькали похожие на крылья гигантского махаона коричневые лопушки-лопоушки.
На утренний костёр для чая Сумасшедший Гусь собрал сухих веток. Те сразу занялись, и из редких цветных огоньков выросло пламя, драконом лижущее закопчённый бок котелка. Правда, при таком обильном жаре подстерегала возможная неудача – прозевать первый ключ, самое начало закипания. Но сегодня он вовремя снял котелок. Осторожно наполнил кипятком свою драгоценность – заварной чайник.
–Теченье вод… не смыло души и рук твоих следы… ты всё живёшь… я сохраню твою частицу, – почти как клятву произнёс Сумасшедший Гусь, бережно держа чайник и в который раз любуясь его изящной росписью.
Относились ли эти слова к мастеру, изготовившему век назад этот чайник, или он адресовал их себе – неизвестно. Да и вообще речь Сумасшедшего Гуся довольно отрывочна и может иногда показаться странной: порой остаётся лишь догадываться, что он хотел сказать той или иной фразой. Наверное, недаром он сам себя называл Сумасшедшим, да ещё Гусем…
А впрочем: «есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно»
… То ли особая форма чайника, то ли материал, из которого он давным-давно был изготовлен, а скорее и то, и другое вместе (и, наверное, что-то ещё, лишь мастеру известное) создавало ту волшебную силу, что извлекала из сухих, скрученных листочков всё, что в них было заложено солнцем и соками земли.
Сегодня ему захотелось заварить «Второй рассветный». Вылив кипяток из уже достаточно разогретого чайника, Сумасшедший Гусь засыпал в него мерку чая. Тщательно укутал льняной салфеткой.
– Побег по счёту пятый…лист второй… ты – самый сильный…
Он аккуратно налил в чайник воды. И опять укутал его салфеткой.
–Тепло вернёт вторую жизнь, и ароматом ты снова процветёшь.
Спустя некоторое время Сумасшедший Гусь дольёт чайник на три четверти и, снова укутав салфеткой, будет мерно, в разные стороны, круговыми движениями вращать его, приговаривая опять какую-нибудь несуразицу.
И зачем всё это нужно?.. Нет, здравомыслящий человек не одобряет подобных «церемоний» и, наверное, он прав. Потому что здравомыслящий всегда прав?..
Завтракал он светло-жёлтым, в дырочках разной величины, сыром и двумя чуть подрумяненными кусками ржаного хлеба. Края сырных дырочек были глянцевые. Дух тёплого тминного хлеба, впитавшего дымок, был крепче аромата сыра.
Когда же он налил чаю в чашку красного фарфора, то во «Втором рассветном», как в тумане цвета молока исчезают предметы, потонули все запахи – и хлеба, и сыра, и леса. Крупная курага была почти одного цвета с его любимым напитком.
– Кусочек сладкого и горького глоток… вот смысл… и жизнь…
…А вы, мисс, упрямитесь по-прежнему и предпочитаете только лакомые куски? Ваша бабушка леди Квин была хрупкое и грациозное создание. В скором времени я с таким же удовольствием буду любоваться и на вас, Пойдёмте, оценим при свете дня, с вашего позволения, дом.
Внутренний вид «дома» вверг бы в уныние любого. Потолок полностью отсутствовал. Черепичная крыша сохранилась лишь в одном углу. Обвалившаяся штукатурка обнажила дикие камни стен. Груда закопчённых кирпичей указывала на место бывшего очага. Глинобитный пол весь выщерблен.
– Прелестная развалина… снаружи живописна… почти «уютная» внутри… но до чего ж грустна… Надеюсь, недолго тебе стоять… А мне – мёрзнуть…
– Ночные звёзды не дают тепла… огонь согреет – и будет радость… а как ещё её познать?.. замёрз, продрог … у очага тепло… огонь играет… и радость согревания… но глупо было бы её искусственно творить. Пошли дальше.
Поляна Одинокой Сосны, как он теперь её называл, с одной стороны была ограничена неглубоким ущельем, с другой стороны – болтливой речушкой. Дальше река петляла по пёстрому лугу, в который и вступили Сумасшедший Гусь и его собака, легко преодолев поток по нескольким замшелым камням. За лугом возвышались горы…
– Дорогой Старец Басё, твоя лошадка топала в картине летних лугов. «Топ-топ, моя лошадка»… Я же вижу себя на картине осеннего луга…
– Даруй и мне такой конец… фонтаном брызг цветных… всей этой страстью…
Травы и цветы доходили почти до пояса Сумасшедшему Гусю. Солнышко уже достаточно разогрело луг, и воздух над ним парил сладкими ароматами.
Только у реки пахло просто свежестью. Сделав хитрую петлю, река вновь встретила их у самых гор – словно подмигивала лукаво бликами: «А вот и я!»
– Игривая болтунья…
Сумасшедший Гусь присел на большой гранитный валун. Здесь было своё очарованье – журчанье, всплески и чистота прохлады… или прохлада чистоты?..
– Шуми-шуми, хмельной и буйный слив! Пои-пои меня, любовная вода! Ведь твой поток неиссякаем. А мой поток?…
Перепрыгивая с одного валуна на другой, он пересёк речку и стал взбираться на гору. Подъём занял много времени. Сердце кровью бухало в висках. Чёрные точки отплясывали в глазах хаотический бурный танец. Сумасшедший Гусь с трудом разлепил губы.
– А ты выглядишь гораздо свежее, чем твой хозяин-развалина… Ничего, ласковая, ещё обретём…
Не скоро к нему вернулась способность ясно воспринимать окружающее. Взору открылась захватывающая картина. Его гора была самой высокой, как остров посреди окружающих гор-волн. На ветру они волновались всеми цветами и оттенками.
– Лазурь… пурпур и охру на зелёный, и ветра нетерпеливый бег… залить всё солнцем… писать свой ритм души…
Как это у Вас сказано? По-моему, так:
«На небе облачка или зори подобно парче. Это колорит Неба. Земля рождает траву и деревья, вся щедро покрыта узором. Это цвет Земли. Если в сочинениях художника сверкает Дух – это колорит сочинителя. Сущность картины – в душе художника, пальцы его соперничают с природой в искусстве всех превращений».
А ещё дальше виднелось море. И отсюда было не разобрать, то ли это небо плавно спускалось в море, или море выгибалось, и из него получалось небо. Там, справа, у моря, жили люди. Разные. И когда он задумался о них, то фотографическая память сразу воспроизвела когда-то прочитанное:
«Вот какова горечь жизни в этом мире, вся непрочность и ненадёжность и нас самих, и наших жилищ. А сколько страданий выпадает на долю нашего сердца в зависимости от отдельных обстоятельств, в соответствии с положением каждого – этого и не перечесть!
Вот люди, которые сами по себе не пользуются влиянием и живут под крылом у могущественных домов: случится у них большая радость, – они не смеют громко смеяться; когда же у них грустно на сердце, – они не могут рыдать вслух; что бы они ни делали, – они неспокойны. Как бы они ни поступали, – они страшатся, дрожат. Совсем, что воробьи вблизи гнезда коршуна!
Вот люди, которые сами – бедняки, и живут по соседству с домом богатых. Посмотришь, как их жёны и дети, все домочадцы завидуют этим богатым; послушаешь, как те из богатого дома их не ставят ни во что, – и вся душа поднимается и ни на мгновенье не приходит в покой!
Вот люди, что живут в городской тесноте: приключится вблизи их пожар, – не избежать беды и им; а вот люди, что живут на окраинах: в сношениях с городом у них так много неудобств…
У кого могущество, – тот и жаден; кто одинок, – того презирают; у кого богатство, – тот всего боится; кто беден, – у того столько горя; на поддержке других, сам – раб этих других; привяжешься к кому-нибудь – сердце будет полонено любовью; будешь поступать, как все, – самому радости не будет; не будешь поступать, как все, – будешь похож на безумца. Где же поселиться, каким делом заняться, чтобы хоть на миг найти место своему телу, чтобы хоть на мгновенье обрести покой для своей души?»
Здесь, на высоте, беседовать с Учителем-отшельником Камо-но-Тёмэй было легко. Слова будто возникали сами и уходили в Безбрежное…
– Рассказать о себе?.. Только самому. Ибо кто это сделает лучше?.. Пустяшное дело, если пишет о вас кто-то другой: человек, могущий видеть лишь оболочку… А уж если посторонний пытается рассказать о таинстве творения вашего, то это дело и вовсе вздорное. Сам художник, заглядывающий в эти тёмные бездонные глубины, лишь смутно догадывается о том, что там происходит. Но и он должен вовремя остановиться, ибо есть та грань, за которой опасно… Недаром древние путешественники, дойдя до края земли, писали: «Осторожно! Дальше могут быть драконы!»
…О себе… Может, лучше всего так?.. Словами Учителя Иссы?..
Наша жизнь – росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь – и всё же…
Ведь рассказать можно о каждом из живших на земле. Каждый пришедший в этот мир есть Божье создание, Образ Его и Подобие. У каждого своё предназначение. Исполнить бы Своё – Господом данное, чтобы сказать в конце жизни… Да-да, Учитель Бунин, сказать, как Бернар…
«Теперь он умолк навеки. Последние его слова были: – Думаю, что я был хороший моряк. Я живо представляю себе, как именно сказал он эти слова. Он сказал их твёрдо, с гордостью, перекрестившись чёрной, иссохшей от старости рукой… А что хотел он выразить этими словами? Радость сознания, что он, живя на земле, приносил пользу ближнему, будучи хорошим моряком?.. Нет: то, что Бог всякому из нас даёт вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье намерение, направленное к тому, чтобы всё в этом мире «было хорошо», и что усердное исполнение этого Божьего намерения есть всегда наша заслуга перед ним, а посему и радость, гордость. И Бернар знал и чувствовал это. Он всю жизнь усердно, достойно, верно исполнял скромный долг, возложенный на него Богом, служил ему не за страх, а за совесть. И как же ему было не сказать того, что он сказал в свою последнюю минуту? «Ныне отпущаеши, Владыко, раба твоего, и вот я осмеливаюсь сказать Тебе и людям: думаю, что я был хороший моряк».
Спуск занял меньше времени и не отнял много сил.
Необходимо было подкрепиться. Наступило время обеда. Нет, не оттого, что стрелки подошли к определённым цифрам, и, начиная с этого времени, было установлено обедать, а потому что Сумасшедший Гусь проголодался.
В зелени травы уже лежали два больших стручка красного сладкого перца, луковица в золотистых кожурках, три сырые картофелины. Отдельно от этой разноцветной овощной кучки, в свежесмастерённом берестяном туеске, алели ягоды шиповника, собранного на склоне.
Сумасшедший Гусь достал хлеб. Не хватало только воды. На этот раз он пошёл к роднику, на который набрёл во время утреннего обхода. Родничок был глубокий, с песчаным дном, со струившимися фонтанчиками как бы кипящей очень холодной воды.
– Из чёрных горных недр ты выбился на свет, на солнце, явил свой голос…
Сумасшедший Гусь, чтобы не потревожить родник и не набрать в котелок бурлящих песчинок, осторожно зачерпнул воды.
– Ах ты, водохлёбка… Тебе эта больше нравится?
От костра остались небольшие пепельные угольки, лишь кое-где мерцающие тёмно-красным. Около этой, ещё горячей, кучки пристроил Сумасшедший Гусь свой котелок с плавающими ягодами – томиться.
Очищенная от тонкой кожурки картошка парила белым рассыпчатым нутром. Перец пахнул на него чем-то сладким, когда Сумасшедший Гусь погрузил в его мягкую сочную плоть сталь ножа. Лук же, наоборот, имел горьковатый, резкий запах.
«Значит, злой», – подумал Сумасшедший Гусь.
Он не торопясь ел, впитывая в себя запахи и соки и перца, и картошки, и лука, и хлеба; смакуя вкус их – каждого в отдельности и вместе в разных сочетаниях.
Наступило приятное насыщение. Кисловато-сладкий крепкий настой из шиповника благостно завершил трапезу.
– Это не то, что раньше, – и он счастливо улыбнулся.
Сумасшедший Гусь перебрался в почти призрачную тень одинокой сосны. Тяжелея, веки невольно опускались. Он прилёг, положив руки под голову, и последнее, что он запомнил, было: мерцающий красный свет за закрытыми веками… звуки то разгорающегося, то затихающего вечного спора ветра с кроной сосны… и что-то ещё, обволакивающее и дурманящее…
После пробуждения у Сумасшедшего Гуся осталось ощущение бесконечного, невыразимого счастья. Но, как он ни силился, не смог восстановить – как не восстановить оборванную паутинку,– о чём же грезилось в дрёме дневной.
– А ведь оно было… Ведь это – я… значит, оно всё-таки есть!
Было ещё жарко. Вода в Болтунье прогрелась, и он долго плавал в ней нагишом. Так почему-то было приятней. Только на берегу он понял, почему.
Все дело в новизне. Если купаться, как обычно, то он уже к этому привык, а так добавлялось новое ласкающее ощущение: ничто не сковывало и даже не защищало то место, которое обычно закрыто, и эта свобода завораживала. Из-за новизны казалось, что вода, омывающая пах, струилась особенно нежно. И всё хорошее, что связано с купанием, будто сосредоточилось именно там.
Опять тщательно, словно священнодействуя, он приготовил чай на родниковой воде. Была извлечена жестянка жасминового чая и баночка разнотравного мёда. Тягучий, переработанный пчёлами луговой нектар вступил в единоборство с запахом цветочных лепестков.
Сегодняшний вечер Сумасшедший Гусь решил посвятить ничегонеделанию. Ему очень захотелось откупорить бутылочку портвейна, хотя она была предназначена для другого случая.
– А… кто знает?.. Только Создатель… Да продлится прекрасное настоящее…
–Не заботьтесь о завтрашнем дне…
Нужно было собрать хворост для костра.
– Для праздничного, с искрами, – уточнил себе Сумасшедший Гусь.
Хворост собран, для искристости приготовлена сухая хвоя, собака накормлена; так что теперь, по его замыслу, ничто не должно отвлекать. Осталось только дождаться сумерек, чтобы запалить праздничный огонь.
На наклейке была затейливая картинка. Он с удовольствием ещё раз прочитал, что «вино изготовлено из отборных сортов винограда, имеет многолетнюю выдержку и разлито в собственных подвалах». Представил себе винный погреб, где долго хранилась эта бутылка. Получилось впечатляюще.
Горлышко было запечатано красным сургучом, через стекло виднелась пробка. Сначала это препятствие его озадачило, а потом и чуточку огорчило. Откупорив, не взболтав содержимого, было нечем. Пришлось очень тщательно очистить пробку от сургуча, чтобы потом, когда настанет время, осторожно протиснуть её вовнутрь. Почти прозрачными ломтиками нарезал сыр.
– Эх, если бы бокал… чтобы переливалось в искорках праздничного и веселилось, веселя…
На сегодня оставалось только одно дело. Взбив травяную подстилку, он аккуратно приготовил постель. А когда вышел из своей обители, то увидел, что предвкушаемый миг почти наступил.
– Спасибо, светозарное, до завтра!..
Как только небо и облачка подсветились красными лучами из-за гор, он поджёг запальный хворост. Окутавшись лёгким белым дымком и постреливая, он быстро разгорался. Сумасшедший Гусь подождал, пока он займётся в полную силу, а дымок рассеется. Наконец пламя ровно загудело. И лес, и горы, превратились в колеблющиеся призраки, в отражения на воде.
– Вот уже и небесные облачка из цветущих яблонь превратились в фиолетовых странников… Как и я сам. Возможно ли ещё процвести? – спрашиваю я себя…
– Теперь можно…– и он протолкнул винную пробку внутрь. Наполнил чашку пурпурным вином.
– Сегодня быть тебе чаркой…
На поверхности вина резвился густо-вишнёвый отсвет пламени. Полюбовавшись на игру огоньков в «чарке», Сумасшедший Гусь торжественно поднёс её к губам, и в него сразу проник пряно-виноградный аромат юга. Он завораживал, но не пьянил.
– Воля… что прекрасней… а дальше…Э, полно, что гадать… да продлится такое настоящее…
Вино было нежным на вкус; силой и теплом отозвалось внутри.
– Пусть будет фейерверк!
И он бросил в огонь сухую хвою. Тут же залпом затрещало, и к небу взметнулись тысячи сияющих искринок.
– Приятно в свежий звёздный вечер у жаркого огня… смотреть, как искорки, легко взлетая…тают в звёздном небе, – произнёс Сумасшедший Гусь и тут же почувствовал первые признаки лёгкого опьянения.
–«И горы есть, и реки есть… Чтоб нас воодушевить, готовы ветер и луна пленить и опьянить…»
Движения приобрели необычную лёгкость, и где-то внутри – наверное, на сердце,– стало так хорошо-хорошо, что, как будто это вовсе и не он, отягощённый годами и невзгодами, а какой-то счастливый заново-рождённый, широко раскрыв добрые глаза, с удивлением и радостью взирает на мир.
– Неповторима вечерняя заря, как день неповторим, как ночь неповторима…как жизнь.
Мир, обступавший его доселе со всех сторон, приблизился; встал будто совсем за спиной, обнимая сгущающейся темнотой, а его собственный мирок сомкнулся до размеров пространства, уютно освещаемого пламенем костра.
–Уже почти дом, – тихо произнёс (или только подумал?) Сумасшедший Гусь.
– Взойдёт солнышко, посветит и закатится. Любовь моя, жизнь моя – так же, солнышком. Утренним, полуденным, вечерним. – Ой, да невечерняя, – зазвучало в горах любимое толстовского Протасова.
Над головой уже светили звёзды. Сумасшедший Гусь налил себе вторую «чарку» и подбросил хвои в огонь.
– Жар алых звёздочек моих на счастье кто возвратит мне синим звездопадом?..
Это, видимо, и был второй тост.
Сумасшедший Гусь ещё долго сидел у костра, тихонько и ритмично покачиваясь, наверное, в такт какой-то мелодии. Но песню как рассказать?..
И был вечер. День первый.
День второй от Начала
Сумасшедший Гусь проснулся, когда солнце уже взошло. С наслаждением глотнул свежего и вольного…горного. Рассвет забавлялся чистыми красками. Второй день он начал так же, как и первый – радуясь разогревающим движениям, прозрачной бодрящей воде, незамысловатому завтраку и, конечно, утреннему чаепитию. Всё это он проделал ритуально-тщательно, стараясь извлечь из немудрёных дел наивысшее удовольствие.
– А теперь надо потрудиться… Человек должен иметь свой дом. Поняла, ушастая? Свой… своими руками… сердцем… мыслями… Пошли строить открытую крепость… пошли, славная… Это ведь философия… покажи мне свой дом, и я узнаю, кто ты.
Через несколько часов у него уже были чертежи (Звёздного) приюта во всех видах. Скорее это были даже не чертежи, а хорошие рисунки, но выполненные с необходимой степенью точности. Полюбовавшись на них и кое-что подправив, он принялся готовить обед.
На обед была та же еда, что и вчера; к ней он добавил помидор. Крепкий, с зелёными прожилками. Сумасшедший Гусь с явным наслаждением, как будто писал натюрморт, приготовил себе три разных бутерброда. Нарезано всё было тонкими ломтиками, и хлеб с разноцветной мозаикой других вкусностей на травяной скатерти выглядел весьма живописно и аппетитно.
Картофель ещё не был готов – томился в золе, – и Сумасшедший Гусь направился к игривой Болтунье-реке.
– Эх, ну не чудо ли?.. В золе пеку картошечку и вместе с шариком-Землёй лечу во Вселенной!.. Интересно, чувствует ли сейчас ещё кто-нибудь этот полёт?.. Лети, Гусь; лети долго, лети свободно!
Было уже жарко; к тому же, ему захотелось проверить, повторятся ли его вчерашние ощущения от купания нагишом.
Вода окутала его, будто чистой, свежей простынёй, в которую заворачиваешься пышущим, разгорячённым телом после знатной бани. Ощущение в паху, которое появлялось от движения по нему струящейся воды, совершенно и приятно подтвердилось. Оно напоминало первые и ещё робкие прикосновения… Начало… сколько всего за этим словом: сердечное биение набатом в груди и эхом в висках, глаза с поволокой, обращённые внутрь себя – и видят, и не видят; жар, сменяемый ознобом, и снова жар…
Наплававшись, накувыркавшись всласть, он вышел на берег. Зажмурился, подставился весь солнышку и ветерку, которые едва ощутимыми – то согревающими, то прохладными прикосновениями, – промокали с его тела водяные бисеринки.
– Столь немногое можно считать за благо. Вот ещё одно благо…
Картофель уже поспел, и теперь Сумасшедший Гусь мог совсем уж насытиться.
– Итак, приступим…
Нет, если следовать простой логике, Сумасшедший Гусь совершенно непростительно транжирил своё время. Отчего такая птичья беспечность?.. Ведь впереди зима – горная, которая всегда сваливается внезапно. И не дай Бог остаться на это время без тёплого крова…
– Птичья беспечность… Беспечность – какое слово! Изначально оно значило «без печи»?.. Жалеть людей без печки? Когда ничто не согревает ни снаружи, ни внутри… Думаю, надо жалеть людей без печки. Жалеть… жало… Хотя от этого немного больно.
После сна под Одинокой Сосной Сумасшедший Гусь со своей спутницей спустился в ущелье. На дне журчал ручей. Идя по его течению, Сумасшедший Гусь оглядывал возвышавшиеся над ним заросшие берега. Его внимание привлёк крошечный ручеёк, просачивающийся откуда-то сверху. В том месте, где он впадал в большой ручей, Сумасшедший Гусь задержался, взял какие-то пробы, и на лице его появилось выражение крайней заинтересованности. Поднимаясь по ручейку, на середине склона он обнаружил небольшое плато, заполненное густо-красной жижей, даже беглый взгляд на которую позволил ему сделать какой-то вывод.
– Вот так подарок…Спасибо!
Сумасшедший Гусь погрузил в жижу руки; зачерпнул, что погуще. Долго мял её, растирал, разглядывал с радостной улыбкой, и даже попробовал на вкус.
– Похоже, золото, чистое золото…Теперь пусть покажет нам огонь, какой оно пробы… но похоже, что высшей... В гор-нило, в гор-нило… – запел он радостно.
«В гор-нило, в гор-нило», – звучали слова Гуся на мотивы из «Вальпургиевой ночи», но в собственной интерпретации.
Сняв с себя рубашку и сделав из неё некое подобие торбы, он до краёв наполнил её жижей. Поднявшись ещё выше, Сумасшедший Гусь вышел из ущелья недалеко от своей поляны с Одинокой Сосной.
– Ах, славно…и рядом… Но вот огонь животворящий…что скажет он? Подтвердит мои догадки или будут нам рогатки, – продолжал напевать. – «Если врёте, бесенята, то я вас поколочу… Если правду говорите, будет вам по калачу» – Не обижайтесь, Александр Сергеевич… Присочинил малость…
Подвесив свою рубашку-торбу на сосновый сук, Сумасшедший Гусь наблюдал, как с отяжелевшего круглого низа его ноши сочится влага, собираясь в красную каплю, и в какой-то миг, собрав в себя необходимую тяжесть, отрывается и падает, продолжая дальше, в порыжевшей хвое свой путь, который уже не проследить.
– И у людей всё так же… Светлейшим родничком приходим в жизнь. Журча, стремимся, всё вбирая… поток мощней, стремительней, мутней… Плавнее бег… А вот и Море… И растворимся в море-океане… и нет следа… Что жил, что не…
И он направился к шаловливой Болтунье, потому что жижа на руках и груди уже превратилась в коросту.
Чистое тело слегка горело под тонким слоем шерстяного ворса. Оранжевые сполохи костра перекрашивали окружающую сумеречную зелень. Светлый, настоянный на смородиновых листьях чай был не крепок.
– Что я вижу? Хлеб вам уже по нутру. Прекрасно...
…Итак. Два дня… почти счастливых… поляна и впереди приют, моя Болтунья. Нетороплива трапеза. Согласие с собой… и с миром. Моя находка. И воля, воля. Воля… Я сыт…почти. И мне почти тепло. И лунным морем мир затоплен. И завтра будет день.
Как хорошо!
Над головой светили звёзды.
Эта ночь выдалась гораздо более прохладной, чем предыдущая.
День третий
На рассвете ему не хватило душевных сил, чтобы покинуть своё спальное место. Звёзды всё ещё угадывались в вышине.
А Сумасшедший Гусь дождался солнышка. Кончилось – как и всё кончается в этом мире, – его ожидание тепла. Милостиво глянув из-за вершины горы, Бог обнял его согревающими лучами.
После молитвы Сумасшедший Гусь начал день по сложившемуся порядку. Упражнения, игра с собакой… и даже поплескал на себя водичкой из реки. Неспешный завтрак и, конечно, чай.
– Пора за дело. А вам придётся поскучать – прогулки отменяются.
До обеда он занимался расчисткой. Аккуратно разобрал и сложил в столбики уцелевшие кирпичи и черепицу. Отбил остатки глиняной штукатурки со стен. Дырявым ведром перетаскал весь мусор и закопал его.
–Проклятие труда… Его очарованье… Пойдём, ополоснёмся…
… –Да, съестного осталось немного. Зато – вольные хлеба…
И, по его мнению, обед, как и предыдущие трапезы, был роскошен.
После обеда он устроился, как и прежде, под Одинокой Сосной в надежде ещё раз пережить то ощущение счастья, что накануне то ли пригрезилось ему в полуденной дрёме, то ли вернулось наяву.
Пережить, «чтобы настигнуть ушедшую от него тайну мира», – вспомнилось ему.
И далее:
«Мечта… Сновидение… Фантазия… Но разве всё это так бессильно и ничтожно?.. Неужели его созерцания так-таки ничего не стоят? А может быть, наоборот?.. В нём засыпает его трезвое и беспомощное дневное сознание… освобождая место… вдохновенному и проникновенному духовному созерцанию. Тогда в душе просыпаются иные, окрылённые силы и перед нею раскрываются иные пространства… Он теряет себя в ткани этого мира, в сокровенной и существенной, первозданной стихии бытия. Он живёт в мировой душе, владеющей всеми вещами и тварями, и приобщается к её творческому действию…»
«То, что я воспринял, было существенно, как хлеб жизни, и драгоценно, как откровение… Я коснулся сокровенной правды мира и был счастлив»…
– Ты был счастлив, Учитель Ильин. И я буду.
После полуденного отдыха насущное потребовало заботы о себе. Ещё накануне он приметил рядом с рекой обширную травянистую низину. Если прорыть перешеек, то вода из речки сольётся в эту ложбину, и получится мелкий бассейн. Сумасшедший Гусь надеялся, что вместе с водой туда зайдёт и рыба, которая могла бы стать его лёгкой добычей.
К вечеру впадина была заполнена. Получилось громадное овальное озёрное блюдо, «расписанное» подводной травой и цветами. Глубина в нём была где по колено, где чуть выше щиколотки.
– Послушайте, водолазка, вы собираетесь вылезать отсюда или нет?.. Пойдём, пойдём. Впереди – вечерняя чайная церемония. А ты ловись, рыбка большая и маленькая…
Над головой светили звёзды.
День четвёртый
Когда ночуешь под открытым небом, последнее и первое, что видишь на грани сна, – это звёзды.
–Здесь я скиталец, да и там буду млечным бродяжкой. От звезды до звезды. Красоты неземной поклонник. И захочется увидеть тебя, родная…
Молитва. Разминка. Упражнения, которым более двух тысяч лет. Бодрящее свидание с «говорливой Болтуньей». Утренний рис, хлеб, сыр, громадная помидорина. Настоявшийся на зверобое и ежевичном листе утренний чай.
–А вы, мисс, попьёте из речки. Надеюсь, вы считаете, что хлеб и сыр я разделил честно?.. Вот и хорошо…
С пригорка увидел: в заводь заплыла стайка юрких рыбок.
– Ну что ж, для начала и баночка шпрот – совсем неплохо… Пожалуй, даже очень хорошо…
Но с приближением Сумасшедшего Гуся и его собаки стайка юркнула в горловину и скрылась в речке.
– Как мираж, исчез наш ужин… А, понял: это шаги спугнули… Из нового, неизведанного стремление в привычное… Всё, как у людей – одна природа…
Час затратил на сооружение водяной ловушки. Теперь с двадцати метров, дёрнув за леску, можно перекрыть устье.
Место для дома было определено. Сумасшедший Гусь очертил круг. Камней, подходящих по форме и размеру, в ложе Болтуньи было предостаточно. Необходимо было и разобрать почти разрушившиеся стены бывшего дома.
«Руины – это всегда больно, а здесь – особенно», – вздохнул про себя Сумасшедший Гусь.
Подвяленная глина из рубашки-торбы была великолепна: тёмно-густо-красный цвет свидетельствовал о значительном содержании железа, природная пластичность была идеальной, и дополнительных пластификаторов не требовалось; тончайший помол без каких-либо вкраплений.
– Для приготовления кладочного раствора в неё нужно бы ещё песку. И он у нас тоже в избытке… Определяем пропорции.. И добавим ещё кое-что, известное только древним мастерам. Гранит будет… Уберите свой нос, это несъедобно…
– Господи, благослови!
И первый камень лёг по касательной к очерченной окружности. Весом килограмм пятьдесят – почти предельный вес для Сумасшедшего Гуся. К обеду половина окружности была заполнена. Толщина низа стены получалась более метра.
Послеобеденный отдых сменился сбором шиповника.
На склоне его – заросли... Среди жёлто-бурых, красно-крапчатых с зеленью, резных листочков – изобилие ягод. Под их пурпурно-оранжевой тяжестью изнемогают колючие веточки. Часть плантации – с ягодами продолговатой формы, часть – с округлыми. На конце каждой ягодки завитушка… звёздочка-паучок. Тысячи крошечных фонариков со стеклянно-глянцевой, твёрдой оболочкой. После первых морозов она станет коричневой, мягкой, сморщенной и… сладкой; а внутри – бело-ворсистые семечки-ядрышки для нового посева.
–Дабы не оскудевала земля… Спасибо за щедрость!.. Напрасно вы так ощетинились… Я только бережно возьму плоды – ровно столько, сколько мне нужно. Не больше. Остальное пребудет в целости и сохранности. Для птиц. Для зверя зимой. Для новой жизни по весне…
К вечеру он набрал достаточно. Опыт подсказывал – этого должно хватить до нового урожая. Да и зимой можно будет пополнять запас сморщенными, но такими сладкими и ароматными в заварке ягодами...
После ужина и чая, настоянного на листьях смородины, ежевики и плодах шиповника, Сумасшедший Гусь уютно устроился на пахучей подстилке в своём спальнике и стал думать, где и как ему устроить каменный крест.
– Около креста так хорошо молиться.
С этой думой он и уснул.
Над головой светили звёзды.
Пятый день
– Господи, как хорошо!
Фиолетовое, голубое, жёлтое, красное мерцание лилось с вышины.
– «В вышине под звуки флейты бродят звёздные стада». Опять я буду вашим блаженным пастухом… Сегодня на мировой сцене звучит «Волшебная флейта» Великого. Соло на пан-флейте исполняет Саша Блажен. Пиано… и скромно.
Он любовно погладил свой немудрёный инструмент и поднёс его к губам. Казалось вполне возможным, что звёздочки, забредшие невесть куда, откликнутся на эти волшебные звуки и вновь соберутся к пастуху…
После тщательных ритуальных утренних занятий с омовениями – не менее тщательный ритуальный завтрак.
– «А я человек простой… ем свой утренний рис». Как и Вы, Учитель Басё… Но, похоже, мне ещё не удалось сравниться с Вами в Простоте… Пойдём-ка проверим: рыбное у нас блюдо или с одной травой луговой да тиной речной?
Простое приспособление сработало отменно, о чём возвестил громкий всплеск: упало бревно, перекрывающее устье водяной ловушки.
После внимательного осмотра заводи надежда сменилась разочарованием.
– Давай сделаем сачок, наловим кузнечиков и прочую мелкую живность и к ночи на листьях-корабликах запустим флотилию по нашему «морю». Форельные «акулы» должны соблазниться потерпевшими кораблекрушение… А утром мы покараем разбойниц.
Вчера Сумасшедший Гусь замесил три пробы, содержащие в разных пропорциях компоненты для кладочного раствора. Одна из них вполне удовлетворила его.
– Пока не гранит, но время придаст ему нужную твёрдость.
До обеда он замкнул первое нижнее кольцо своего дома. Круг из больших камней-валунов выглядел красиво и внушительно.
– Лиха беда – начало… Красиво… прочно… во всём бы так… И если круг замкнулся… Эту ночь проведём в своём доме… Точнее, среди его креугольных камней… Непередаваемо…
–«И всемогущим мой прекрасный дом для чувства этого построен… И осуждён… я долго в нём, и в нём лишь буду я спокоен…»
После обеда – не роскошного, но поглощённого с удовольствием, – нужно было идти вниз, к людям. Оставив собаку охранять свою грошовую собственность, Сумасшедший Гусь отправился пополнить насущные запасы.
…Прыжки, повизгивания, вращения, припадания на передние лапы и многие другие ужимки из собачьего арсенала – демонстрация сумасшедшей радости.
– Верю, верю любимому зверю… Ну-ну, будет, достаточно. Всего-то шесть часов, как расстались. Вот тебе косточка за верную службу. …
Но прошло не менее пяти минут, пока собака не угомонилась, так и эдак выражая свою преданность и ликование. Только тогда «снизошла» она и до бараньего мосолка. Но, расправляясь с ним, она то и дело тревожно поглядывала, рядом ли хозяин, и что он поделывает.
Сумасшедший Гусь сооружал марлевый сачок. Кузнечиков всевозможных размеров и десяток крупных мух наловил быстро. И уже в сумерках, рассадив «команду» на кораблики – щепочки и листочки, – отправил флотилию в плавание. Часть «экипажа» в панике сразу же попрыгала в воду и отчаянно барахталась там; остальная, большая часть сидела смирно, дожидаясь лучших времён. Водяная рябь от неумелых пловцов, по замыслу Сумасшедшего Гуся, должна быть уловлена чуткой форелью, которая в изобилии водится в Болтунье.
– Мифическая весть о дармовой еде разнесётся по всей длине …и ширине. И заспешат любители поживиться… Кому-то повезёт… кому-то – нет… Всё, как в жизни… Всё, как у нас…такое Эльдорадо.
Уже в темноте Сумасшедший Гусь разжёг вечерний костёр.
– «Приди, приди таинственная сила, посети и освети мой тёмный очаг и прими в свою власть чающее тебя древо»…
«Радостно играет свет. Капризно и причудливо ложатся тени. Ласково струится дыхание тепла…»
Горячие румяные оладьи, в тесто для которых он добавил изюм и мелко нарезанные яблоки с яблони-дичка, хорошо пахли дымком, разогретым растительным маслом и ещё чем-то неуловимо-приятным из детства.
Мерцали угли, обволакивая теплом и истомой, навевая мысли о глубоком, спокойном и радостном сне.
«Ибо там, где живёт древнее пламя домашнего очага – там личная осёдлость человека, там его собственный дом, его неприкосновенное, свободное жилище».
–«Пусть мала моя хижина, пусть невелика моя домашняя власть, но в этих пределах я желаю быть свободным…»
Мерцали и небесные угольки – над головой светили звёзды.
–«Иди на покой, благое и чистое пламя, и будь благословенно за всё: за твой свет, за твоё тепло и за твоё утешение»…
– Всё будет…как будет…
День шестой
Звёзды за пять ночных часов изменили своё местоположение на небосклоне, но с недосягаемой, загадочной высоты они лили свет по-доброму, не равнодушно.Так казалось Сумасшедшему Гусю…
– «Ночь тиха. Пустыня внемлет богу…И звезда с звездою говорит…
В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом...
… Жду ль чего? жалею ли о чём?»
– А я – чего жду?.. Чего желаю?.. Я, «оставивший мир весь и в гору удалившийся на безмолвие»?..
– Безмолвие рождает подвиг… Подвиг редкий и дивный…
– Что это?.. Его ли Глас в душе?.. Господи…
–Итак, надлежит тебе совсем удалиться от мира.
– Смиряюсь…
А вот и первый луч. Разогревающая разминка подготавливала мышцы и всё тело к асанам.
– Сердце моё… сердце… ты сильное, неутомимое и любвеобильное… А я люблю тебя… Ты живёшь Верой и Надеждой… Бейся ровно… бейся мощно… долго-долго… Предвкушая «погружение», Сумасшедший Гусь принял первое положение – «поток».
– Верую в божественную сущность Ха и Тха… ибо вера есть путь истины… неверие ведёт в никуда. Верю в солнечную силу…в лунное отдохновение…
После «шавасаны» постепенное возвращение к действительности продолжалось несколько минут.
– Как же приятно чувствовать себя лёгким, почти воздушным. Кажется, небольшое усилие – и поплывёшь невесомым облачком… внизу и горы… и воды… и страсти… И мысли – не тяжёлыми жерновами, а лёгкими пташками. Летите, милые, как вас не любить! С вами моё сердце.
– Нет радости выше радости сердечной… веселение сердца – жизнь человека.
– С весельем в сердце – в новый день, растворяя сердечко в Красоте. Красота и Вера – это одно и то же.
– Помни: шесть дней делай все дела твои…
– Дела мои… мои дела… Хорошо, когда можешь сказать: мои дела – цветущие поляны; взращённые деревья…
А твои дела, – обратился он к собаке, – носиться челноком, наслаждаясь восхитительными запахами и свободой… А ведь всё могло быть иначе…
«Ты –… кто ты, определяйся сама. У тебя нету слов: ты можешь только визжать, когда бьют; до хрипу брехать, когда велит хозяин, и выть по ночам на зелёный горький месяц. Быть может, ты некогда была человеком, и ты им будешь вновь. Но когда же ты будешь… От одной черепушки до другой ты мерила время. В черепушке – кус мяса. И не всё ли равно, кто тобою владеет?.. Была бы поганая черепушка полна».
– Вот какова бывает жизнь собачья… да и людская часто – точно такая же… около «поганой черепушки». Сколько бедняг, что от одной черепушки до другой меряют время …Ну да ладно…
…Как там наша уха? Пойдём, сделаем «мазес» - действие, обратное «сезам»… Ну, беги, проверь добычу.
Каряя только этого и ждала. Собачий азарт и золотистые, искрящиеся на солнышке брызги ясно указывали: есть!
– Кари, ко мне! Рыбалка вам тоже не чужда… Рядом, угомонись!
Сумасшедший Гусь дважды обошёл своё рукотворное озерцо, но ничего не увидел.
– Что ты тут гоняла с такой страстью?.. Ну-ка, покажи…
Оказалось, две форели прятались в траве на самом глубоком месте.
– Вижу, вижу, иди ко мне… Ну вот, на завтра нам с тобой будет роскошный обед… Запомни, рожица, – и слово «запомни» прозвенело металлом, – не вылови их без меня! Это – воскресная уха на двоих… Пойдём-ка строить наш дом дальше. А рыбицы пусть тут поплавают до седьмого дня. Не трогай! – и снова в голосе прозвучали металлические нотки.
На субботний обед он приготовил рис с гранатами, барбарисом, морковью и луком. На закуску – свежую черемшу под лимонным соком. Правда, большая лепёшка из пресного теста получилась чуть суховатой.
– Передержал… А-а-а!… аз… буки… веди… глаголь... Ещё и обжёгся…
Отвар из дикой вишни и яблок слегка горчил, но он любил этот пряно-терпкий оттенок.
– А с мёдом – прелесть!
... Боже мой… чистая свежая вода из горного родника… шиповник, вишнёвник с восхитительными ягодами; яблонька, – правда, ещё не дозрели плоды, зато какой аромат!.. Черемша… А если ещё побродить вокруг и чуть подальше?.. Решено. После сна мы с тобой этим и займёмся.
Когда он проснулся, солнце стояло ещё высоко. Кари рядом не было. Он позвал… потом громче… Сходил проверил «рыбное блюдо» – форель на месте. И тут он увидел, как с луга галопом несётся к нему коричневое гибкое тело. В низинах луга, где трава и цветы были сочнее и выше, проследить за ходом собаки можно было только по колышущимся верхушкам растений. Забавно было наблюдать, как она выпрыгивала из высокой травы для того, чтобы сориентироваться, – голова с разлетающимися-развевающимися ушами появлялась на секунду и вновь исчезала в траве.
– Где это вы шлялись? Язык по колено… Ба, да у вас всё рыльце в пуху. Значит, охотились… Вижу – успешно.
Хвост-пропеллер заработал ещё быстрее.
– Ну что ж… Ваше право. А всё-таки жаль перепёлку.
Он глядел вверх, и шестой день блаженная улыбка не покидала его. И на память пришли замечательные строки.
«Вот вечереет летний день. Солнце уже за домом, за садом…, а я (совсем, совсем один в мире) лежу на зелёной холодеющей траве, глядя в бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза, в отчее лоно своё. Плывёт и, круглясь, медленно меняет очертания, тает в этой вогнутой синей бездне высокое, высокое белое облако… Ах, какая томящая красота! Сесть бы на это облако и плыть, плыть на нём в этой жуткой высоте, в поднебесном просторе, в близости с Богом и белокрылыми ангелами, обитающими где-то там, в этом горнем мире!»
– Как же верно сказано!.. Разве могу я найти слова точнее и прекраснее?.. Да и зачем?.. Ведь, право, не мудрее же я Учителя Сенеки, который аж две тысячи лет назад сказал ученику своему Луциллию:
«Нет причины восхищаться моей щедростью: до сих пор я раздаривал чужое. Впрочем, почему чужое? Всё, что сказано хорошо, – моё, кем бы оно ни было сказано».
Он добавил травы, нарезанной утром на лугу, в свою благоуханную постель. Прибрежная упругая осока не сомнётся долго. Наволочка, набитая сеном и чабрецом (или, по-народному, Богородской травой) для духовитости, упруго подалась под щекой Сумасшедшего Гуся.
Над головой зажглась лампадкой первая звёздочка.
– Звезда, прости – пора мне спать,
Но жаль расстаться мне с тобою:
С Тобою я привык мечтать,
А я теперь живу мечтою,
– то пел, то наигрывал на пан-флейте Сумасшедший Гусь.
– И к небу там, где светишь ты,
Мои стремятся все желанья,
Мои там сбудутся мечты…
Звезда, прости же, до свиданья!
День седьмой.
Утро
Сумасшедший Гусь проснулся от тёплого прикосновения первого луча. Из-за горы, из-за верхушек деревьев он вылетел мириадами фотонов, вмиг пронёсся от пёстрой осенней вершины и ласково коснулся щеки. За закрытыми веками – оранжево и празднично.
– Воскресенье!.. В древнерусском «кресать» — означало «искрить». Воскресение – возжигание искры Божьей!
– И почил в день седьмый от всех дел Своих…
Сумасшедший Гусь лежал и нежился в горном аромате, в Вольном Покое. Душа его растворялась в цветах на лугу, в пламенеющих деревьях, в Певунье-Болтунье, в Одинокой Сосне. «…И всякий полевой кустарник…и всякая полевая трава» – всё сотворённое рождало восторг и умиление. Ибо «так совершенны небо и земля и всё воинство их»…
– «Нежно-небывалая отрада…» Боже, Боже, я ли это в твоей Красоте? Или это Ты во мне?.. и показываешь свой Лик – Красоту?..
Вот я перед тобой, Господи!
В радости на сотворённый Живой Храм.
В торжестве Свободы, в Роскоши Твоей Воли, в чудной обители. Да святится имя Твоё во всём Царствии Твоём.
Ты ведь слышишь меня, Господи!
Горит твоя уходящая осень! Прощаясь: рубиновым пламенем клёнов, тонкими свечами берёз в янтарном ореоле последней листвы; из кадильниц-долин воскуряя туманы.
Лик Твой – во всём!
Я вижу Тебя, Господи!
Вот и Ты передо мной… И во мне.
Не оскверню сокровенной Красоты Твоей.
– Итак, надлежит тебе совсем удалиться от мира, и отторгнув душу от всякого сострастия телу, стать безградным, бездомным, бессобственником, бессеребренником, бесхлопотником, невеждою в делах человеческих, смиренным, сострадательным, благим, кротким, готовым принять от Божественного ведения вразумительные напечатления в сердце.
– Из всего этого пока могу только «стать безградным»… постараюсь быть «смиренным, сострадательным, благим, кротким и готовым принять напечатления в сердце».
– Оставивший мир весь и в гору удалившийся на безмолвие…
– Не жалею, Господи!
– Бог одиноких вводит в дом…
– Уповаю на это.
– Безмолвие рождает подвиг… Подвиг редкий и дивный…
– Помоги мне, Господи!
– Молчание есть тайна будущего века, а слова суть орудия этого мира.
– Понимаю, Господи! И помню:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что слово это – Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
–Слово гнило да не исходит из уст ваших! Господь даст глагол благовествующый силою многою…
– Прости меня Господи, если будут мёртвые слова.
– Наложи дверь и замки на уста твои, растопи золото и серебро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, которые бы взвешивали твоё слово, и выковать надёжную узду, которая бы держала твои уста…
– Вот Человек… вдруг так сильно почувствует свою вину и вину других людей, и станет ему от этого нестерпимо, и замолчит человек надолго – тяжело с такой ношей идти, а разговаривать и совсем невмоготу… Дух во власти недуга… и только одно снадобье поможет…
–И ещё помню: «Суета сует – всё суета! А земля пребывает вовеки». Так сказал Экклезиаст.
А здесь Красота земная. Нетронутая! Божественная! Без следов рук суетливых. Так сказал я – Саша Блажен.
А как же хорошо сказал ты, Учитель Гёте, о Божественной:
«Она творит вечно новые образы; что есть в ней, того еще не было; что было, не будет, все ново, — а все только старое. Мы живем посреди нее, но чужды ей. Она вечно говорит с нами, но тайн своих не открывает. Мы постоянно действуем на нее, но нет у нас над нею никакой власти».
–Тихо-тихо… ещё не прилетел ветерок.
Только птахи… каждая свою партию начинает, да с перекатов водяное разноголосье…
Вот издалека…тремоло флейты-пикколо…под барабанную дробь…
Прелюдия к утренней увертюре.
После и соло, и дуэты, и хором…
И мажорными аккордами всем большим горно-лесным оркестром…
Оду Радости.
Оду Жизни.
Не наслушаться…
Не надивиться…
–Не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.
–Всё смотрел бы и смотрел… Внимал бы… Созерцал бы… растворяясь.
Вот утро… расположилось в долине… на лугах сверкающих, по оранжево-красным кронам… легло светлыми бликами на петляющюю водную ленту. На всём позолота – белым, ярким… Вечернее золото другое – жёлтое, мягкое...
Роса искрится… Мириады маленьких водяных шариков…
Мириады миров…
В каждом – частичка Земли. Отражённая… планетка.
|
|
